В поисках ветра силы.
Дерево бодхи.
Тем временем жизнь шла своим чередом. Ещё в апреле
этого года мы с Максом ходили по Лукавице и он присмотрел
себе хату некого Сашка Билокура, переселившегося в
село Лепляво, напротив Канева. Этот дом в прошлом
году собирался купить Витя А., но не договорился с
хозяином. Теперь цена снизилась, и летом Макс купил
хату, стоящую на пригорке в хорошем месте, на краю
села над глубоким яром. Можно было незаметно выйти
из хаты и по тропинке мимо огородов уйти в поля, а
через час быть на Зарубиной горе. От порога дома открывался
вид на юг, на лесистые горы на другой стороне долины,
а прямо напротив двери рос большой ясень. Днем он
давал тень, а ночью под его кроной можно было спать.
Ветер шелестел длинными узкими листьями, чем-то похожими
на листья пальмы, а между ветвей мерцали звезды. В
шутку мы назвали ясень деревом бодхи – так по преданию
называлось дерево, под которым Будда достиг просветления.
У корней ясеня был положен большой камень, на котором
можно было сидеть, а рядом мы с Максом решили сделать
столик для чайных церемоний. Для этого мы использовали
большой жернов метра полтора в диаметре, выкатив его
из бурьянов, где он лежал с незапамятных времен, с
трудом затащили на пригорок к хате и там положили
на камень. Зато потом наши труды были вознаграждены
приятными мгновениями, когда по вечерам мы не раз
сидели у этого жернова, предаваясь испитию чая с печеньем
и разным благостным разговорам.
Тем летом мы с Максом несколько раз путешествовали
в самые дальние части наших холмов – в Прохоровку,
где созерцали дали, сидя на краю Михайловой горы под
дубом Шевченко и сосной Гоголя; в Каневский заповедник
и в Мошенские горы, синевшие на горизонте за рекой
Рось. Возвращаясь с жарких и пыльных дорог лета, приятно
было усталым прийти в тихое село Лукавицу и сесть
вечером под ясенем, а если собиралась гроза – в сенях
возле отрытой двери.
По вечерам мы вели долгие беседы о разном – об общих
знакомых, об археологии; что нового в Лондоне и о
том, откуда вообще взялся мир и куда он в конце концов
денется. Всё чаще и чаще наши разговоры возвращались
к идее создания в этих холмах национального парка.
Уже был достигнут некоторый успех и по нашей инициативе
в этом году черкасские власти издали постановление
о заповедной территории «Трахтемиров», которая через
пару лет была расширена до Бучака. На этом дело, правда,
приостановилось и заповедник существовал только на
бумаге, но первые успехи воодушевили нас и мы начали
разрабатывать проект создания полноценного национального
парка, подобного американским. Мы не предполагали,
что этот проект пролежит десять лет в Верховном Совете
под сукном, после чего его используют совсем другие
люди, чтобы захватить всю эту местность в частные
владения, где для нас места уже не окажется. Но тогда,
1987, мы пребывали в благостной безмятежности.
Теплый летний ветер шелестел в листьях ясеня и подрагивало
пламя свечи, поставленной в отверстие жернова. Когда
чай допивался, мы заваривали новый и опять продолжалась
наши беседы, не имеющие ни начала, ни конца. После
этих долгих разговоров я ложился спать тем же, под
деревом. Над горами поднималась луна, просвечивая
сквозь крону. Спать не хотелось и я долго лежал, смотря
на звезды и вспоминая разные эпизоды своих странствий.
В те ночи под ясенем на грани сна не раз приходило
ко мне чувство безмятежного счастья и начинало свою
игру со мной... «Жизнь прозрачна и ясна, пока она
ни для чего, а просто так...» – думал я, засыпая под
шорох листьев. Какая простая истина, но как долго
пришлось идти к ней. Сколько учений, доктрин... а
на самом деле оказалось, что это ни к чему. Все века,
все жизни мы мечтали об этом; все века мы стремились
к этому – а на самом деле оно было всегда здесь, рядом
с нами... простое, как шорох листьев на дереве бодхи.
Вот какую истину мне подарило бучацкое посвящение,
когда я обрел чувство подлинности мира и вкус реальности
– той реальности, которая была тепла и ласкова, всегда
готовая принять меня с материнской заботой такого,
каким я есть: весёлого или грустного, сильного или
слабого. Но окончательное осознание этой простой истины
пришло ко мне летом 1987 года в те ночи под ясенем
в Лукавице – поистине, деревом бодхи...
Однажды, сидя под ясенем, я задумался о своем пути
в этих местах. Семь лет назад, летом 1980 я впервые
попал в мир призрачных гор, этот мир мечты и мифа,
и он опьянил меня вкусом свободы, опьянил обещанием
чуда. Мне хотелось быть странником, идущим по берегу
в поисках фантастического праморя бесформия – и я
стал им. Я хотел найти ветер силы – и нашел его. Самым
совершенным учителем в этом для меня стала сама реальность.
Добра она или зла? Наверное, и не добра, и не зла.
Она то ласкает нас своими улыбками – Smiles of the
Beyond – то бывает беспощадной, как река, без остановки
текущая своим путём, который мы изменить не в силах.
Однако достичь погружения во всеединство оказалось
недостаточным – необходимо теперь суметь как-то примирить
это всеединство с человеческим бытием, с повседневной
жизнью. Вначале такое состояние непрочное и его способна
разрушить любая мелочь. Хочется уйти в яры, выкопать
пещеру в самом недоступном месте и там сидеть много
дней, созерцая небо. Потом, когда всеединство становится
постоянным, возникает желание покинуть свою пещеру
и раствориться в зеленом мире природы, странствуя
по лесам и полям, как зверь. Такой странник свободен,
ему ничего не нужно, кроме чувства единства со Вселенной,
не угасающего у него в душе. Но потом и этого оказывается
мало – хочется покинуть родное гнездо и отправиться
дальше, куда глаза глядят... как там говорил Миша
– в сторону Индии.
А потом приходить миг, когда возникает желание вернуться
в мир людей и суметь сохранить и там всеединство.
Тогда можно будет действительно сказать, что всевмещающая
даль смогла наполнить собой повседневную жизнь, не
растворившись при этом в ней бесследно.
Был конец августа. Лето скоро закончится и придется
возвращаться в город. В душе возникло предчувствие,
что семилетний срок моего пребывания в холмах подходит
к концу. Я получил от волшебных гор всё, что хотел,
и теперь могу с легким сердцем идти, куда захочу.
Пока было неясно, как сложится моя дальнейшая жизнь,
но я не сомневался, что даже если придется покинуть
эти холмы, то великое и необъятное нечто, прикоснувшееся
ко мне здесь, останется со мной навсегда. Даже в городской
жизни оно будет напоминать о себе постоянно, присутствуя
сером небе, в ярком солнечном свете или в проникающем
через стены квартиры звуке самолета, переносящем мой
дух в мир серых призрачных холмов.
ришла осень и стало холодно, но наши чаепития под
деревом бодхи продолжались, только теперь приходилось
топить в хате печь, а на камне сидеть в ватнике. Я
полюбил этот ясень, и когда смотрел на его широкую
крону, мне казалось, что старое дерево стало подобным
центру всех Волшебных Гор, в котором связаны в один
узел все дороги этого фантастического мира мечты и
мифа.
Как то в холодный и серый осенний день, сидя под деревом
и размышляя о том, что Дао туманно и неопределённо,
а кто познал рождающее формы бесформие, тот знает
пользу от недеяния, я погрузился в созерцание серо-желтого
света, струящегося с серого туманного неба над такими
же серыми полями и горами. Когда-то уже было нечто
подобное... метафизический серый свет пустоты...
И я вспомнил. Лето 1984 года, работа в экспедиции...
Вкус реальности. И серый свет. Тогда это было краткое
мгновение. А теперь это опять был он – серо-желтый
свет Великой Пустоты. Он заполнял весь мир, рождаясь
из туманной дали над горами. Что можно сказать об
этом свете? Он таинственен и неописуем, подобно тому,
как «Дао туманно и неопределённо»... Но он завораживал
мою душу и звал за собой, звал в неизвестное. Я знал,
что это она, Даль, посылает мне этот свет – Душа Мира,
Weltinnenraum...
Настал ноябрь и приблизилось время конца навигации.
В один из последних дней моего пребывания в этих холмах
я зашел в бучацкий магазин и решил купить себе про
запас хорошего индийского чая, случайно оказавшегося
в селе. Этот чай я впервые обнаружил в магазине весной,
его был там целый ящик, а сельские жители чай обычно
не покупают – они, как известно, пьют либо холодный
компот, либо самогон. Я же пользовался все лето этим
чаем в маленьких бумажных пачках, с приятным запахом,
крепким и не дающим горечи.
Мне часто приходилось покупать продукты в этом магазине
– рис, печенье и сахар… А когда я шел с Бабиной горы
к себе домой в Григоровку, мне нравилось покупать
в этом магазине белый хлеб, пахнущий пшеницей, чтобы
вечером сесть за стол у окна моей каюты с пустыми
белыми стенами и есть хлеб с яблоками... Окно выходило
в сторону бучацких гор, над ними медленно гасло небо,
и горы постепенно скрывались в темноте, становясь
неразличимыми. Над ними загоралась первая звезда,
а на бучацкой пристани было видно три огонька, и еще
один огонек выше – возле магазина, где я покупал хлеб…
На этот слабый огонек на фоне чёрных гор я часто смотрел
в ту осень, думая, как жить дальше.
В тот день я зашел в магазин и поздоровался с продавщицей.
– Оце дядько з Григоровки мабуть по чай...
– Та авжеж – ответил я, – бо чай у вас добріший, ніж
у самому городі Каневі... А воно ж зіма... та і вообще...
теє...
– Ну да, то таке діло...
Так и поговорили – по народному. Забрал я последние
шесть пачек чая, вышел из магазина, застегнул ватник,
оглянулся по сторонам, на крутые горы и на серое осеннее
небо... и моё сердце дрогнуло от мысли, что может
быть и в самом деле я уже никогда больше сюда не вернусь.
Подавив в себе эту печаль и плюнув под ноги, я заругался
матом, надел рюкзак и ушел по дороге на север.
Ещё минуту-две из окна магазина можно было видеть
фигуру человека с рюкзаком, быстро поднимающегося
по каменистой дороге, уводящей из села Бучак за гору,
потом за поле, за лес и куда-то дальше, за горизонт.
В ту даль неизвестного, куда уходят все дороги.
24
25
26
27
28
29
30
31
32