В поисках ветра силы.
Великий Полдень.
Летом 1980 начались первые путешествия по холмам
Приднепровья вместе с Виктором Висенте, верным спутником
моих странствий. Мы обследовали холмы, поля и овраги
в окрестностях Триполья, Стаек и Ржищева. Так мы добрались
до Ходорова – села на правом берегу Днепра, как раз
напротив дюны, где я был в прошлом году. В окрестностях
Ходорова мы не раз бродили по полевым дорогам в зной
Великого полдня, созерцая пустоту неба в безжизненных
ярах, пугавших своей неведомой силой.
В те годы меня вдохновлял образ Заратустры. Сделав
из чистых листов бумаги толстый фолиант с кожаными
застежками, переплетенный в грубую мешковину, я всюду
носил его с собой в солдатском рюкзаке, неторопливо
переписывая туда текст книги Ницше, под настроение
изменяя его и перенося события в яры возле Ходорова,
придавая им сельский колорит, от которого мы тогда
с Виктором тащились – деды, петухи, «бджоли» и т.п.
С этой рукописной книгой я носился несколько лет,
никому её не показывая – единственным человеком, кто
её случайно видел, была моя подружка Ира, с которой
мы познакомились летом 1981 года на сельскохозяйственных
работах недалеко от Переяслава. Дальнейшая судьба
книги примечательна – зимой, в начале 1983 года я
вдруг понял, что слишком привязался к ней и, вспомнив
слова дона Хуана, что воин не должен иметь материальных
вещей, в которых бы фокусировалась его сила, решительно
бросил книгу в печь – она превратилась в дым, растаявший
в небе над трахтемировскими горами.
А символом лета 1980 года стали полевые дороги возле
Ходорова и колючие ветви дикой груши, переплетавшиеся
на фоне неба. Что искали мы на тех дорогах? Великий
Полдень, тот миг, когда ты становишься малым, как,
как атом, как точка; неподвижным, как камень на дороге
и засыхающая груша на склоне над яром. Пусть остановится
время – вечность; пусть мир сожмется в одну точку,
в которой не останется ничего, кроме всевмещающей,
всепоглощающей небесной бездны...
Когда настала осень, а потом зима настроение «сжимания
мира в точку» проявилось ещё больше. Я тогда приучал
себя мало есть, несмотря на мороз ходил в кожаной
куртке и сильно мёрз, испытывая общую слабость, апатию,
блаженную внутреннюю пустоту и холод – тот холод,
который поднимается изнутри тела и от которого не
спасешься никакими свитерами. Казалось, это грань
биологической гибели и ощущение того, что смерть где-то
рядом, завораживало.
В ту зиму было много морозных дней и яркого солнечного
света. Пошатываясь от слабости, я шёл после работы
домой; улыбаясь, широко открытыми глазами смотрел
на свет догорающего солнечного дня на пустых стенах
комнаты; садился в угол на пол, надевал ватник, нажимал
кнопку магнитофона и слушал музыку – Майлс Дэвис,
«Get Up With It». В бесконечной неопределённость ее
звуков, в которых, как в звуках эхо-бытия, в звуках
свистящего ветра и в бесформенных далёких звуках ночи
казалось бы, нет ничего, угадывалась не только вся
мыслимая музыка, но и вообще всё возможное.
Всё это напоминало пустое бездонное небо над Ходоровом,
небо «Великого Полдня». В нём тоже, казалось бы, нет
ничего кроме бездонной синевы. Но если запрокинуть
голову и долго смотреть в его пропасть, время останавливается,
и в этом мгновении вечности уже есть всё, что было
и всё, что когда-то будет. Как будто в небе, в котором
пустота и небытие доведены до своего логического завершения,
рождается бесформенный неопределённый звук, далёкий
и огромный, размытый и неописуемый – звучание самой
Вселенной, подобное гулу морской раковины, приложенной
к уху. «Благословенная, играй на Вселенной – пустой
раковине, в которой твой ум может резвиться бесконечно...»
– вспоминаются мне слова Шивы из книги Пола Репса
«Кости и плоть Дзэн», которую мы зимой в конце 1980
года читали с Мариной, подругой тех лет.
И чем дольше вслушиваешься в этот звук, тем больше
он проникает в тело, становясь «невидимым ветром»,
танцующим во мне. Тогда исчезала слабость, голод и
холод; не надо было ни горячего чая, ни тёплого ватника.
Всё это уже не имеет значения, существовала только
неслышимая музыка, звучащая во мне...
Вот какое странное настроение жило в душе в ту зиму.
Я познал прелесть пустоты и небытия; понял, как можно
сидеть целыми днями на полу под батареей, глядя в
одну точку – как кот, жмурящийся на солнце или как
ходоровский петух на засохшей груше. Можно плюнуть
на всё, нигде не работать, обрасти бородой, ходить
в ватнике, спать на вокзалах – всё это уже не имеет
никакого значения. Лишь бы звучала во мне, как эхо,
своим звуком всевмещающая небесная пустота – эта совершеннейшая
музыка Вселенной.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12