В поисках ветра силы.
Пустыня безветрия.
Закончилась зима и пришла весна. Перед началом навигации
нам со Шкипером пришлось две недели проработать в
порту. Там, среди грохота, ржавого железа, угольной
пыли и суеты, ходя в сапогах и грязном ватнике, я
вошёл в состояние такого полного безразличия ко всему
окружающему, что его можно было описать словом «ничего
не существует». Мир казался нереальным – той «великий
иллюзией», о которой так любили на протяжении всех
веков рассуждать в Индии.
Необходимость общаться со всяким быдлом была весьма
неприятной после нескольких месяцев, проведенных в
общении с людьми пути, в творческой деятельности и
работе с санскритскими текстами. Но в то же время
всё происходящее не имело никакого значения по сравнению
с чем-то неописуемым, абсолютно неподвижным в глубине
меня и напоминающем пустое зеркало. Зеркало всё отражает,
но изображения в нём не сохраняются и никак не изменяют
само зеркало. Вот и зеркало моего сознания отражало
разговоры с каким-то мелким начальством, хождение
по складам, погрузку бочек с краской и тому подобную
возню.
Тогда у меня и возник образ «пустыни безветрия» как
символа этого состояния абсолютного покоя. Безбрежной
пустыни, в которой без следа исчезают караваны мыслей,
так и не достигая её миражей... Если бы на географических
картах где-то была обозначена такая великая Пустыня
Безветрия, Пустыня Покоя – то именно туда, а не в
Среднюю Азию стоило отправиться в путешествие… Путешествие
без возврата.
Потом, летом, образ пустыни безветрия снова и снова
стал приходить ко мне на дорогах странствий. Особенно
часто это бывало в пасмурные дни, заполненные серым
светом. Куда-то идешь, не зная зачем, по серой дороге
мимо столбов с гудящими проводами, ступая босыми ногами
по мягкой серой пыли среди гряд низких серых холмов,
под таким же серым небом, пронизанным призрачным светом
Великой Пустоты... Или ночью – лежишь без сна у догоревшего
костра, смотришь в небо, слушая шум ветра... Что есть
в этом? Ничего… Что есть на самом деле? На самом деле
нет никакого «на самом деле»...
Пустыня безветрия оказалась не такой, как настоящие
пустыни Азии с жёлтыми песками, она была серой, как
пыль – мягкая, мельчайшая, не имеющая никакой структуры
серая пыль... Вот оно, бесформие… «кто познал рождающее
формы бесформие, тот знает пользу от недеяния».
Когда-то, лет пять назад, эта мысль была бы для меня
совершенно непостижимой и чуждой, а теперь… О да…
Это безразличие и абсолютный покой были не только
приятным, но иногда воспринимались, как высшая свобода:
переживать происходящее вокруг и во мне самом, или
не переживать, оставаясь равнодушным и безучастным
свидетелем потока бытия.
На серых бесконечных дорогах этой пустыни, по которым
струились из ниоткуда в никуда угасающие ветры моей
мысли, я не раз задумывался – а что, собственно, стоит
того, чтобы его переживать? Или действительно, как
говорит народная мудрость, «ніщо в світі не варте
ні радості ні печалі»?
Раньше, странствуя по дорогам Великого Полдня, я искал
сверкающий свет и ветер силы, зная, что в этом свете
есть какая-то загадка и намёк на нечто важное. Но
потом оказалось, что разобраться в этом пока нет возможности
и постепенно мой путь отклонился в иную сторону. Так
я на несколько лет отошёл от темы «сверкающего света»,
воплощавшейся для меня в образе Зарубиной горы и погрузился
в миры «бучацкого посвящения», где занимался познанием
иных сторон мира и самого себя.
А в начале лета 1987 года меня снова привлекли яры
и горы возле Монастырка и, конечно же, Зарубина гора.
Что-то оставалось там, не разгаданное до конца...
тайна первоматерии, тайна «мистического огня», который
пронизывает собой небо и землю, присутствует во всех
вещах мира, ни одной из этих вещей в то же время не
являясь.
В те дни, когда свет солнца ослепительно ярок и сверкает,
как блеск стали, я не раз ощущал прикосновение некой
невидимой силы, но не мог до конца постичь эту загадку.
Поиски ответа привели меня в безжизненные горы и пустыни
Средней Азии, но и там я не смог постичь тайну этой
силы. И вот, летом 1987 года я снова оказался на осыпях
Зарубиной горы, где ничего не изменилось, и всё такой
же стальной свет сверкал над ржавыми и зелеными песками.
Когда такой свет сияет над горами, кажется, что
он пронизал и небо, и землю, и воду, как будто они
едины. Ветер шумит в зелёных кронах деревьев, и солнечный
луч, проникнув между плотно сомкнутых ветвей, вспыхивает
бликом на текущей воде ручья в яру. Ещё лучше природа
этого света проявляется, если есть ветер – волны на
изломе прозрачны, как стекло; взлетают хрустальные
брызги, а ярко-зелёная трава на холмах ходит волнами
под ветром, как прозрачные вертикальные струи, тянущиеся
от земли к небу. Тогда весь мир кажется светящимся
и искрящимся, пребывающем в движении, в экстатическом
танце. В такие дни в мире ощущается присутствие первоматерии,
мифической светоносной субстанции, в которой соединены
материальное и духовное начала – Materia Prima.
Тогда красота мира воспринимается особенно остро,
как будто сверкающий свет даже в неживое вещество
привносит некую таинственную вибрацию экстаза. Что
это – музыка сфер, танец субатомных частиц или ритм
пульсации мироздания? Этого мы не знаем и не узнаем
никогда. Но когда под действием такого света в неживых
вещах оживает чувство красоты, кажется что инертное
вещество возвышается и утончается; свет сгущается,
нисходя ему навстречу, а в их слиянии рождается что-то
иное, в чём уже нет ни материи, ни духа, ни вещества,
ни энергии – Materia Prima, Первоматерия.
Когда-то подобные мгновения были редки и я создал
особый миф – один из мифов личной истории – о том,
что где-то существуют особые места, в которых «изначальная
сила» и «первоматерия» чаще прикасаются к земному
миру. Этот личный миф подпитывался интуитивным предчувствием,
что если найти такое «место силы», то там должно произойти
что-то принципиально важное.
С тех пор было пройдено немало пыльных дорог в окрестностях
разных сёл и провинциальных местечек с загадочными
названиями – мне казалось что именно там, среди полей
и холмов Приднепровской Украины находится это место,
невидимое для всех остальных. В те годы я ещё не знал,
что врата в запредельное открылись лишь на время,
и что настанет такой день, когда они неизбежно закроются.
Тогда поля, холмы и обрывы станут просто холмами и
довольно грязным берегом Каневского водохранилища,
с постоянно цветущей водой – ведь первоматерия, этот
«философский камень», поистине способный превращать
в золото грязь земли, проникала в обычный мир именно
через эти врата. Но мы успели завершить своё дело…
А летом 1987 года я осознал, что таки нашел место
силы, и в этих полях, лесах и горах действительно
скрыт источник первоматерии. Ярче всего это чувствовалось,
конечно же, на Зарубиной горе. Там в дни сверкающего
света мне не раз казалось в час полдня, что этот свет,
как ветер, входит в тело, рождая в нём вибрирующее
ощущение, подобное кипению или гудящему рою. А когда
после полудня переходишь в тень, оказывается что «сверкающий
свет» присутствует и там – в зелёных листьях, в сером
камне, в коричневом пне... В чём угодно и повсюду
можно найти его.
Тем летом я много времени проводил в гамаке, подвешенном
в тени между двух груш на террасе над яром, где когда-то
был лагерь нашей экспедиции. В полдень, в зной – а
июнь и июль этого года были особенно жаркими – я забирался
голым в гамак и там лежал в прохладной тени, подобно
некому эмбриону... Свидетель вечности...
Так я по много часов раскачивался в гамаке, созерцая
синеву неба, нисходящую в душу жемчужным сиянием,
и прислушивался к «рою» неких частиц, кипящему в теле.
Вечером, когда жара спадала, можно было снова возвращаться
на берег к Зарубиной горе. Небо и вода начинали приобретать
вечернюю синеву и тогда сверкающий свет угасал, становясь
красками зари.
Казалось, что всё это может продолжаться изо дня в
день бесконечно – раскачиваться в гамаке, глядя на
синее небо над головой, на ветви груши с зелёными
листьями, на белые летние облака и на далёкий горизонт.
Ни вставать из гамака, ни даже шевелиться не хотелось...
Зачем шевелиться, если вот она передо мной – огромная
всевмещающая Даль, то «ничто», в котором весь мир
и вся жизнь уже присутствуют в каждом мгновении...
если она, эта Даль теперь всегда со мной... всегда
и везде...
Лежа в гамаке под грушей, я снова и снова погружался
в это состояние – то днём под синим небом, то ночью,
когда в кроне дерева мерцали над гамаком звезды или
медленно плыла по небу яркая белая луна. Невозможно
было определить, в чём именно содержится эта Даль,
приносящая с собой в одном мгновении весь мир. Она
была и в небесном ветре, и в далёких звёздах, и в
шуме ветра – везде и нигде. Постепенно эта Даль стала
заполнять пустыню безветрия. Кто знает, может быть
она, эта даль – вообще единственное, чем можно заполнить
бесконечную серую пропасть пустыни безветрия... Поистине,
«опустоши себя, и я тебя наполню...»
Дни сверкающего света слились в бесконечную череду,
в монотонность вечности. В один из таких дней мы случайно
встретились на Зарубиной горе с Мишей. С обрыва посыпался
песок и Миша, голый и с большим рюкзаком, со смехом
сбежал по песчаной осыпи на берег. В тот день был
сильный ветер и большие волны разбивались о камни.
Основательно двинувшись сомой, мы в экстазе скатывались
вниз по песчаным склонам и бесились в волнах прибоя.
Вечером мы в таком же восторженном состоянии отправились
через поля в Трахтемиров, где созерцали фантастически
яркую зарю, сидя на песке у воды. А когда настала
ночь, мы долго разговаривали у костра о жизни и о
том, чего бы в ней хотелось достичь.
– В каком образе ты видишь самого себя сегодня? –
спросил Миша.
– Себя? Исследователем запредельных пространств, идущим
по дороге – легко и свободно идущим в сторону солнца.
– А как бы хотел себя видеть в будущем?
– Наверное, так же. Разве что, неплохо было бы, чтобы
дороги странствий увели куда-нибудь далеко. В мире
ведь есть немало красивых мест, в которых, наверное,
тоже дует ветер силы... Где-нибудь на побережье Тихого
океана, например, в горах Биг Сура …
Потом наш разговор перешел на то, что действительно
неплохо было бы свалить из Совдепии куда-нибудь подальше...
Сначала в Крым, а потом на пароходе из Одессы в Индию,
в Пуну... в коммуну саньясинов... пожить там какое-то
время, разобраться на месте, что представляет собой
«зов Востока»... заодно попробовать настоящий индийский
опиум. В Индии подзаработать денег и – в южные моря,
на острова Тихого океана, где можно будет расслабиться
и заняться творчеством.
Во время этого ночного разговора я вдруг понял, что
достиг всего, что хотел: чувство всеединства с миром,
это «космическое сознание», как его иногда называют,
было познано, а «мистический огонь» первоматерии найден.
Теперь необходимость продолжать отшельничество в этих
холмах отпала. Все события прошлых лет заняли свои
места, как звенья одной цепи, и неслучайность их была
для меня совершенно очевидной.
На следующий день мы отправились в Канев, на Марьину
гору. Мир сверкал, а дали звали в себя. Миша предлагал
сразу же уволиться с пристани, всё бросить и ехать
с ним в на море, в Крым, а потом в Одессу, к его приятелю
Нисаргану... А там, может быть, подхватит нас ветер
силы и кто его знает, куда понесёт дальше.
Это было заманчивое предложение, опьяняющее чувством
раскрывающейся впереди бесконечной дороги, но сразу
всё бросить и увольняться мне показалось несолидным.
А может, просто не хватило смелости... Миша уехал
на море сам, а я, вспоминая потом о нашем разговоре,
испытывал сожаление. Что, если бы тогда действительно
ветер силы понёс нас дальше, в Индию?
24
25
26
27
28
29
30
31
32